В казахстанском прокате идет дебют Айсултана Сеитова «Қаш» — притча, хоррор и истерн, произрастающие из национальной трагедии 1930-х. Доберется ли фильм до российских кинотеатров — большой вопрос: для известного клипмейкера было важнее показать фильм на родине (и, может быть, лишь отдельных городах РФ). Впрочем, в разговоре с Кантемиром Балаговым («Теснота», «Дылда»), одним из первых зрителей фильма, Сеитов признается в любви к домашнему просмотру — так что не все потеряно. Почему «Қаш» было бы полезно увидеть россиянам и можно ли погрузиться в его недра без глубокого знания казахстанской культуры, пробует разобраться Алексей Филиппов.
1930-е. Чудовищный голод вытягивает энергию и краски из казахского аула. Местные жители едва подвижны — чтобы не призывать лишней активностью желание еды. Не сидит без дела только могильщик Исатай (Еркебулан Дайыров), который каждый день свозит новые трупы в общую могилу — зияющую рану посреди степи. С высоты птичьего полета обилие тел из-за слоя хлорки начинает походить на песчинки в безжалостных часах, которые то ли отсчитывают начало новой эпохи, то ли сулят всему сущему неизбежный финал.
Наконец заволновались и в советской администрации: не из-за повышенной смертности, а что самим пщеницы хватит максимум на пару недель. Решено отправить Исатая в город Сарканд, чтобы пополнить запасы. Тот нехотя соглашается, прислушавшись к старшему товарищу Магаю (Исбек Абильмажинов), который выступает переводчиком с казахского на русский — и сразу выдает отказ Исатая за решительное согласие. Дело не в покорности — вопрос жизни и смерти: вместе с могильщиком живет младший брат Алим (Султан Нурмуха), при свете дня скрывающийся в сундуке. Больше детей в ауле не осталось, а в Сарканде есть детдом, где мальчику всегда найдется пропитание. Спрятав брата в поклаже, Исатай в сопровождении солдата Ильи (Александр Паль) отправляется через степь, которая испытает его на выносливость, человечность и интуицию.
«Қаш» — полнометражный дебют успешного казахстанского клипмейкера Айсултана Сеитова. Отучившись в Нью-Йоркской академии кино, он работал со Скриптонитом и Маслом чёрного тмина, Joji и Noize MC (Минюст РФ считает его Иноагентом — прим.ред.), снял на песню «Медина» Jah Khalib самый дорогой в КЗ (костюмно-исторический) клип и срежиссировал презентацию Канье Уэста к альбому Donda. Закономерным этапом такой карьерной траектории кажется дебют в США, — как это случилось, например, с Ильей Найшуллером, чей «Хардкор» спродюсировал Тимур Бекмамбетов, — однако Сеитов нацелен работать именно с родной историей и культурой. Изначально он хотел посвятить дебют Желтоксану — алматинским митингам 1986 года, важной вехе независимой национальной самоидентичности.
Впрочем, сценарий, написанный Аблаем Нурманбетовым, существует в хронотопе более глобального события: 1930-е — это Ашаршылык, казахстанский Голодомор, последовательно обесценивавшийся советским дискурсом как часть «неизбежной» волны всесоюзного голода на заре становления нового государства. Среди его отличительных черт — стремление переформатировать кочевую культуру под принципы «коллективизации» и оседлости, сопровождавшееся изъятием скота (который потом попросту забивали) и требованием сдавать норму по урожаю в непригодных для сельского хозяйства условиях. Даже такой фактологический контур, который казахстанские зрители, конечно, знают и чувствуют гораздо глубже, позволяет рассматривать «Қаш» как не только убедительный кошмар, но и образ трагической истории Казахстана (подробнее об этом вместе с режиссером рассуждают ведущие подкаста Dop soz).
О многослойности — или многозадачности — фильма Сеитова предупреждает уже одна из первых сцен, когда камера погружается в погребальную яму, как будто отправляясь в путешествие сквозь века. «Археологический» ракурс сталкивается с реальностью мертвых тел, которым суждено стать частью почвы и национальной памяти. «Қаш» заряжен кошмаром прошлого, но еще и визионерски прозревает будущее: для Исатая и его современников — это сны о надвигающейся новой трагедии (Великая отечественная), как у Хаяо Миядзаки в «Ветер крепчает» (2013), но для Алима и его потомков — надежда на светлое будущее. Или будущее как минимум.
Чтобы сохранить такую возможность, Исатаю предстоит встретить не только образы грядущего или реальных разбойников (в камео — стендап-комик Нурлан Сабуров), но и загадочного старика Тепе (Ондасын Бесикбасов). Трикстер с бельмом на глазу, он — ненадежный проводник и тень страшных мыслей могильщика, который оказывается перед предельным моральным выбором: съесть брата или рискнуть судьбой аула, продолжая дорогу вдвоем. В мутном зрачке Тепе отражается и неистощимый голод — Ашаршылыка или стремления достичь цели любой ценой, — и вечное присутствие смерти. (В одной из казахстанских рецензий отмечают созвучность имени Алим со словом «өлім», которое означает погибель).
Пространство степи у Сеитова — (об)морочное: плоское, как кость, густое, как туман, нелинейное, как кошмар (или лабиринт), а путников здесь истязают голод, видения, природные условия и сам дух истории. В этой связи интересно взглянуть на «Қаш» в разрезе не фильмов ужасов, но, например, истерна. Одиссея Исатая напоминает путь американских переселенцев в «Обходе Мика» (2010) Келли Райхардт, плутающих вдоль Орегонской тропы. В декорациях «самого американского жанра» постановщица не столько воспроизводит или развенчивает мифы Дикого Запада, сколько рассматривает веру как одну из форм коммуникации, самостоятельный язык. Роднит эти фильмы не близость культурных кодов, но многослойное ощущение пространства: от горизонта — к недрам, от исторической ауры — к неуловимой пульсации духа, которая и воспринимается как налет мистики.
Так и ключевые фигуры фильма производят ощущения наполненности: если не драматургической, то энергетической, эмоциональной, духовной. В конце концов, каждый здесь пропитан горестями, несет их в себе или становится их источником для других. Эпизодический выход Варвары Шмыковой как раз связан с заплутавшим известием о смерти. Неприкаянно бродящая как будто на периферии кадра, Толганай Талгат ощутимо, телесно воплощает скорбь матери, потерявшей ребенка. Сыгравшего Исатая артиста Абильмажинова режиссер сравнивает с Тосиро Мифунэ — джокером Акиры Куросавы, артистом-самоучкой с мощной харизмой и экранной интуицией. Его же «Ран» (1985) — с японского «хаос», «смута» — кажется Айсултану Сеитову более адекватным переводом названия, чем, скажем, «Беги».
В конце концов, «Қаш» действительно фокусируется не на движении и выживании, но стоическом принятии груза сделанного выбора. В пространстве, времени или сознании. Финальная гора нераспечатанных писем рифмуется с концовкой комикс-антиутопии «Сквозь снег» (2013) Пон Джун Хо — одного из любимых режиссеров Сеитова. Катастрофа произошла, функционирующий на эксплуатационной тяге поезд «прогресса» сошел с рельс. Что будет дальше — решать уже только выжившим, которые, конечно, никогда не забудут, что видели в вагонах — и как их товарищей бросали в топку. И, хочется верить, не будут торить дорогу в будущее ценой миллионов жизней.
