В российский прокат выходит «Ину-о: Рождение легенды» Масааки Юасы — культового режиссера и обладателя Медали с пурпурной лентой за вклад в достижения японского икусства. Два года назад его премьера состоялась в Венеции, и с тех пор «Рождение легенды» побывало в Токио и Глазго, Пучхоне и других фестивальных городах. Алексей Филиппов рассказывает, почему это одна из самых эффектных премьер года (и как музыкальная анимация вновь проговаривает важнейшие принципы общества и искусства).
Ничто не возникает ниоткуда и не исчезает бесследно. Хотя некоторые сюжеты заносит песком времени — и хорошо, если найдется тот, кто их «вспомнит». Как, например, историю Ину-о, стоявшего у истоков театра но, однако лишившегося бессмертной славы. Времена не выбирают. Зато все течет — все меняется.
Новый полный метр Масааки Юасы — живого классика японской анимации, режиссера «Игры разума», «Пинг-понга», «Человека-дьявола: Плаксы» и «Руки прочь от кинокружка!» — это фактурный слепок давно ушедшей эпохи, зажигательный рисованный спектакль об эволюции законов и нравов, а еще универсальная притча о сути и многочисленных траекториях искусства. Энергии, которая связует прошлое и будущее, живых и мертвых, высшее и низшее сословия, «большинство» и «изгоев».
Итак, закадровый рассказчик, сопровождающий повествование игрой на биве, приглашает перенестись на 600 лет назад — в эпоху сёгуната, когда Японией фактически правил Асикага Ёсимицу. При нем произошло немало перемен во внешней и внутренней политике страны (например, была восстановлена торговля с Китаем и усилилось распространение буддизма), но самое главное — он способствовал развитию искусств. Тут-то на авансцену и вырываются незрячий музыкант Томона (Мирай Морияма, озвучивавший Иисуса в «Пресвятых отроках») и неистовый танцор Ину-о (небинарная певица Аву-чан), скрывающий причудливо деформированное тело, покрытое вдобавок чешуей и шерстью, под маской и лоскутным балахоном.
В интерпретации Юасы и основанной им студии Science SARU представления инакового тандема напоминают не только аутентичное площадное зрелище, но рок-концерты XX века и сложно сочиненные выступления современных музыкантов, стремящихся создать на сцене самодостаточное произведение. Высокая плотность культурных кодов и ассоциаций позволяет легко прочувствовать в «Рождении легенды» ту же свободолюбивую энергетику, что была у Моцарта или Дэвида Боуи, The Beatles или The Rolling Stones, «Аквариума» или «Кино». В общем, всех тех, чьи самовыражение и художественные поиски ярко резонировали с настроениями общества и эпохи.
Тут понадобится еще одно пояснение. С конца XII века самым популярным сюжетом как минимум в устной культуре Японии была «Повесть о доме Тайра» — сборник историй о могущественном роде, который со временем утратил власть, проиграв противостояние дому Минамото, чью линию продолжил сёгун Ёсимицу. Переломным моментом стал морской бой в бухте Данноура, где упокоились малолетний император, мифический меч-реликвия Кусанаги-но цуруги и множество самураев Тайра. Сказания об утрате былой мощи, злом роке и невероятной духовной силе женщин из достопочтенного клана использовали в творчестве бродячие артисты перформативного (как Ину-о) и музыкального (как Томона) жанра.
Правда, к тому моменту, как родились главные герои, «индустрия» начала несколько стагнировать: истории о Тайра закончились, а исполнители отказались от новых находок в пользу традиции. Предтечей театра но считаются представления саругаку, которые со временем стали институализироваться и оформляться в труппы при храмах с их канонами, как и что исполнять. Параллельно между цехами (дза) идет конкуренция за расположение сёгуна — то есть о творческих поисках речи нет, сплошная конъюнктура.
Неудивительно, что бунтари Ину-о и Томона, лишенные шанса вписаться в любые нормы, сходу заручаются поддержкой простых зрителей. Первый узнает от духов самураев Тайра ранее неизвестные сюжеты, второй — сопровождает их зажигательной музыкой, от которой ноги сами рвутся в пляс — и такой интерактив только приветствуется (в отличие от все более строгих спектаклей сакураги, где сфокусировались на мастерстве исполнения — том самом «но»). Вдобавок Ину-о незаурядный танцор — да еще и режиссер, сопровождающий рассказ файер-шоу и замысловатой сценографией.
Собственно, на базовом уровне творение Масааки Юасу — завораживающее действо, где музыкальная энергия подпитывает изобретательный видеоряд, опирающийся на живописно-театральные традиции, а две по-своему вдохновляющие биографии дополняются многоуровневым портретом эпохи, когда быть не таким, как все, сулило прямой путь на обочину жизни. «Ину-о» — это история и взросления, и самопознания, и контакта с прошлым, и формирования импульса в будущее, где и зародится театр но, переваривший находки сакураги (и его «полевого» конкурента дэнгаку, который в фильме не упоминается).
Рассказывая об «Ину-о», хочется закопаться в детали, описывать его в красках и смыслах, как делали сказители с бивами, на смену которым пришли впечатлительные школьники, делящиеся пересказами увиденного или прочитанного. И тут у Юасы безусловное преимущество: ведь в соседних кадрах он может органично перемещать повествование на десятилетия или даже столетия, попутно меняя манеру, монтируя тертые колени, детально прорисованных морских гадов и схематичные батальные гобелены. От субъективного взгляда — глазами то Ину-о, то Томоны, видящего лишь «ауру» людей и предметов, — он легко переключается на точку зрения толпы или вечности. От политики — к истории искусств, от частной жизни — к функционированию социального организма, который требует перемен. Даже если подданные сёгуна не выражают явного недовольства, то экономика внимания фиксирует все-таки триумф нового зрелища.
Неслучайно в исторической справке повторяется слово «канон»: и правитель, и монахи-артисты хотят монополию на историю и ее творческую интерпретацию в одной удобоваримой форме, отсечь все лишние и «ложные» варианты, сформулировать четкую «норму». Истории медиума Ину-о, возвращающие «имена» самураям Тайра, делая их трагедию видимой, оказываются под запретом, что, впрочем, не мешает его артистической карьере. Не желающий отрекаться от предков Томона — в храме его нарекают Томоити в честь главы дза Акаси Какуити, — напротив, оказывается не просто музыкальным рупором этих сюжетов, но душой неповиновения.
Из таких диаметральных пар в «Рождении легенды» и возникает что-то стоящее: мастерство аристократического искусства без энергии и памяти народа обращается мертвой маской; концерт без соучастия зрителей — навевает сон; трикстерский дар «короля собак» (так переводится имя главного героя) не может оформиться без стоицизма и дерзости незрячего музыканта. Ни консервация, зачастую вызванная страхом за привилегии и власть (касается и сёгуна, и Какуити, и отца Ину-о), ни стремление отринуть монументальный опыт прошлого не дадут плодов. Стоит же совместить болезненную память и ищущую юность, как разгорается пламя, — и его, как завещал классик, уже не погасить никогда.
«Ину-о: Рождение легенды» в кинотеатрах со 2 марта.
