В российский прокат выходит новый фильм Джорджа Миллера — создателя «Безумного Макса» и режиссера «Бэйба». В камерной сказке «Три тысячи лет желаний» Тильда Суинтон и Идрис Эльба ведут магнетический диалог, который отправляет зрителей в разные эпохи. Алексей Филиппов размышляет о том, кто же настоящий герой этого сюжета и чем он так привлек режиссера «Дороги ярости».
«Любовь огромнее империй», — такую фразу удалось выдавить из себя фольклористке Джиллиан Перхольт во время страстной ночи с джинном в повести Антонии Сьюзен Байетт, опубликованной в 1994 году. Четверть века спустя до текста добрался Джордж Миллер — австралийский визионер, попросту говоря — большой выдумщик, которым оказался выпусник мединститута. Еще работая на скорой, он уже знал наверняка, что борьба с нездоровым жаром или травматичностью человеческого тела ему совсем не так мила, как воображение миров, где всему вот-вот настанет конец, поросенок может говорить, пингвиненок — танцевать, а фольклористка — или нарратологиня — общаться с духами арабской мифологии.
Так, через семь лет после сокрушительного возвращения в высшую лигу с «Безумным Максом: Дорогой ярости», Миллер взялся за «Джинна в бутылке из стекла «соловьиный глаз»». И если в постапокалиптическом роад-муви все дымилось, рокотало и клокотало, вжимая возможности аттракциона в пол, а зрительские ожидания — наматывая на исполинские колеса, то в «Трех тысячах лет желаний» интонация и интенция полностью противоположные. Это камерная картина со сказочным потенциалом. История, излагаемая полушепотом, чтобы слушающим приходилось нагибаться к рассказчику, а не вжиматься в кресло, опасаясь, как бы чужая фантазия не вывалилась на тебя с экрана.
Полдень, XXI век. Ученая дама Алетейя (Тильда Суинтон), специализирующаяся на сказках, мифах и прочих увлекательных нарративах, путешествует из Великобритании в Стамбул, где планируется научная конференция. В аэропорту ее трогает за руку и пытается куда-то увлечь неприятный невысокий человек с бритой головой и волосатым затылком, но странное происшествие не нарушает ее планов. Переполненному залу Алетейя — на фоне иллюстрации с собранием супергероев разных комикс-вселенных — сообщает, что сказки и мифы — сплошь метафоры, попытки объяснить то, что не объясняется, и выразить то, что не выражается. Сегодня же у человечества есть наука — в том числе, посвященная сказаниям прошлого. Этот тезис не нравится одному из слушателей, которого никто, кроме Алетейи, не видит — и его проклинающий крик отправляет ее в нокаут.
Как несложно догадаться, третьим волшебным созданием, которого встретит нарратологиня в этой командировке, и станет долгожданный джинн (Идрис Эльба), многие века тосковавший в пузырьке из «соловьиного глаза» (cesm-i bulbul). Именно эту безделицу сине-белого цвета приметит Алетейя во время оздоровительной прогулки по лавкам стамбульского Гранд-Базара после обморока. Так обиталище арабского духа, напоминающее по форме писюн древнегреческой статуи, окажется в номере 411 отеля Pera Palace — том самом, где Агата Кристи написала «Убийство в «Восточном экспрессе»» (еще недавно туда заселяли за символические 411 евро). При помощи любопытства и электрической зубной щетки Алетейя сможет джинна освободить, а тот — пообещает исполнить три ее желания. Для установления дипломатических связей между мифологической сущностью и научным скептицизмом раб «соловьиного глаза» начнет рассказ о своих заточениях, начавшихся три тысячи лет назад — то есть до рождения Христа, появления детективов и изобретения синематографа.
Как уже заметили чуткие зрители, завязка напоминает начало любых отношений: джинн и фольклористка вспоминают свои прошлые жизни, романтические неудачи и обмениваются шрамами опыта. И чем шире пропасть между их эпохами и методом изложения — дух из сосуда, разумеется, подробен, эмоционален и велеречив, — тем выше вероятность созвучия двух сердец. Подробнее об этом стоит искать в повести Байетт, которая писала Джиллиан Перхольт как счастливую в одиночестве ровесницу, пережившую разные стадии отношения с телом, а стамбульскую конференцию посвятила незавидной участи героинь в легендах и сказках.
Джордж Миллер, писавший сценарий в соавторстве с дочерью Аугустой Гор (это ее дебют), заочно уходит от соревнования с «Джинном в бутылке…» по части отсылок и ссылок, тем более — не лезет с размышлениями о женщинах в искусстве и обществе, которые лучше прочитать у Байетт, чем спешно пересказывать с движущимися изображениями. Его центральный дуэт — инь и ян, эмоцио и рацио, миф и наука, восток и запад, смертность и вечность, говорение и внимание. Отчего в этом перечне нет «мужчины» и «женщины»? Чтобы не засорять эфир: неземная и небинарная Суинтон, чья героиня носит имя богини истины, одним силуэтом выходит за пределы архетипа; меняющий размер и цвет джинн Идриса Эльбы, родившегося в Лондоне, понимает женственность и страсть в столь широком смысле, что может быть только партнером, противовесом, антонимом для чего бы то ни было.
Довольно схематичные противоположности в исполнении двух выдающихся артистов нужны режиссеру для того, чтобы посвятить фильм историям. Не сюжету Байетт — и даже не тем полулегендам о царице Савской (Аамито Лагун) или Сулеймане Великолепном (Лейчи Халм), что красочно рассказывает джинн. (Тут можно сварливо заметить, что дизайнерской выдумки в «Трех тысячах…» больше, чем, собственно, изобразительной — во всяком случае, на фоне «Дороги ярости».) Австралийский адепт «Тысячеликого героя» цепляется за то, что джинны и аудио-визуальные произведения существуют как бы в одном измерении (потому герой Эльбы так легко извлекает из телевизора Альберта Эйнштейна, кое-что знавшего о вселенной, глупости и теории относительности). Их эфирная природа в некотором смысле тождественна, а значит, волшебство никуда не делось. Мир состоит не только из частиц и атомов, но из сонма историй, которые могут рассказать, хоть отельная плазма, хоть старинная бутылка, хоть мемориальная досочка на номере Агаты Кристи, хоть экскурсовод, хоть ученый.
Эту неуловимую магию пространства и времени Миллер и пытается поймать в бутылку 100-минутного, не считая титры, фильма. Изобразить, как за каждым жестом скрывается чье-то воспоминание, историческая или художественная аналогия. Что культурные коды — это не только школьная программа, архитектура за окном и пыльный свод убеждений (за британский чопорный консерватизм отдуваются две пожилые соседки Алетейи). Истории окружают нас густым роем (именно с ним Байетт сравнивала первое появление джинна), проникают в наш дом с безделушками, новостями, лакомствами и лавиной информации из Интернета. Они сопровождают каждый клочок земли и каждую на свете мелочь, которую кто-то создал, придумал, сломал, потерял, продал или купил. И может быть фильм Миллера содержит — или заслуживает — критику ориенталистской оптики, но, думается, подлинная страсть режиссера — именно к магии рассказа, который всегда содержит хотя бы минимальное присвоение нарратива. Хотя и расширяет представление человека о мире, делает его более эмпатичным и открытым к иному опыту. В конце концов, все начинается на сказочный манер: это история о временах, когда люди летали на самолетах. Как же давно это было. Интересно, какие они — эти люди.
«Три тысячи лет желаний» в прокате с 8 сентября.
