Московский международный кинофестиваль, 45-й по счету, открылся новой картиной Бориса Хлебникова «Снегирь» неслучайно. Именно здесь ровно 20 лет назад полнометражный дебют «Коктебель» тогда еще режиссерского дуэта Хлебникова и Попогребского получил специальную награду, а также приз как международных (да, тогда они еще присутствовали на ММКФ), так и российских критиков. За эти два десятилетия изменился не только фестиваль, но и вся страна. В том фильме море было общей мечтой отца и сына, в «Снегире» стало трагическим водоразделом между поколениями, где одно не может оправдать свою жизнь без подвига, а другое – просто хочет жить и быть собой.
На рыболовецкое судно «Снегирь» из мореходки отправляются на практику 18-летние Максим (Олег Савостюк) и Никита (Макар Хлебников) – первый реально горит морем, а второй, скорее, «по приколу», ну не получилось поступить на физмат, потому пришлось пойти в колледж, где была общага и почти не было конкурса. Независимо от причин, и Макса и Никиту экипаж траулера особо не принимает: опять прислали этих «асисяев», которых придется учить суровому морскому делу. Отца Геннадия, как называют героя Александра Робака, у которого есть две дочери-подростка, старпом (Василий Щипицын) отправляет читать инструктаж для молодежи, но тот скидывает всё на местного весельчака Юрца (Тимофей Трибунцев) – уж он, очевидно, найдет с юнцами общий язык, не зря же постоянно записывает идиотские видео, которые выкладывает в социальные сети. Так, в первые дни ребята и учатся ходить по траулеру, по возможности соблюдая технику безопасности, закидывать невод в поисках «золотой рыбки» (а клюет как-то не очень – меньше тонны, у конкурентов дела получше), а потом сразу же разделывать треску, камбалу, зубатку. Совершенно никакой романтики – только тяжелая посменная работа, в первой части превращающая «Снегиря» практически в производственную драму, где вместо станков – острые ножи, а вместо заводского гула – постоянная качка.
Еще на этапе подготовки «Снегирь» носил название «Три минуты молчания», так как был основан на одноименном романе Георгия Владимова, вышедшего в 1969 году, на излете «оттепели», так и не давшей первому послевоенному поколению ответы на их экзистенциальные вопросы. Три минуты молчания – это временные интервалы в течение каждого получаса для передачи радиосигналов тревоги или бедствия. Оно на корабле обязательно случится. И дело тут не только в шторме, который огорошивает тихое кино Хлебникова реально, а не метафорически, как было в одноименном сериале, написанном с теперь уже постоянным соавтором Наталией Мещаниновой, также работавшей и над «Снегирем».
Три минуты молчания в фильме превращаются в часы, а то и сутки замалчивания – о дедовщине, царящей на судне, о контрабанде, которой, конечно, не брезгуют рыболовы-стахановцы, и вообще о разности (или напротив похожести) поколений тех самых отцов и детей, между которыми – от того же «Коктебеля до «Снегиря» – прошло два десятка лет.
Вольную экранизацию Владимова многое, как ни странно, поначалу связывает с недавним, космического масштаба «Вызовом», где отчасти тоже была показана рутина абсолютно романтизированной профессии. Но Хлебников, в отличие от того же Шипенко, никогда не искал подвига, а всегда был тем самым интеллигентным бытописателем новой российской реальности, встроиться в которую так не получалось у его героев. Они пытались отправиться в свободное плавание к долгой счастливой жизни, но то и дело наталкивались на столь популярные в России мифы и легенды об особом характере, пассионарности и русском бунте. Вовсе не беспощадном, а бессмысленном, как было в той же «Долгой счастливой жизни». Они будто бы всегда плыли по течению – еще одной ключевой составляющей всех фильмов Хлебникова, актуальной даже уже для неспокойно пульсирующих «Аритмии» и «Шторма», – но только в «Снегире» столкнулись с бурными водами, оказывающимися предчувствием вовсе не космоса, а беды, которую им обязательно, как капитану Врунгелю наоборот, необходимо обратить в победу. Над собственными слабостями и страхами, воспоминаниями о беззаботной молодости и беспощадной реальностью, в которую превратились идеалы, над новыми голосами, которых обязательно нужно чему-то научить, и главное – над собой, замалчивающими собственное, а вовсе не коллективное чувство вины.
