В прокат выходит новый фильм Ивана И. Твердовского «Наводнение» — вольная экранизация одноименной повести Евгения Замятина 1929 года с вкраплениями его же «Севера» (1918). Рассказываем, как в пятом полном метре режиссера суммируются его ранние поиски, и с каким шедевром Триера будет уместно сравнить «Наводнение» (спойлер: ленту Твердовского можно было бы назвать «Плывущая в тишине»).
«Тяжко читать — на себе несешь всю эту тяжесть вместе с Софьей», — написал о повести «Наводнение» Александр Солженицын, попутно отмечая, как непохож Замятин от текста к тексту, как прячется от нападок новой власти во «вневременности» («бытовая драма, вневременной сюжет, почти никаких признаков советского времени»). Этот краткий — в рамках очерка из «Литературной коллекции» — анализ перекликается с фразой из повести: «Софья знала, о чем он молчит». И, кажется, этот навык сегодня один из важнейших — если не для всей страны, то для потенциальных зрителей фильма Ивана И. Твердовского.
Когда-то и где-то в России. Сборы молодежной команды по плаванию. Тренеры Софья (Анна Слю) и Трофим (Максим Щёголев) переживают трудности в браке. Рядом — молодые спортсмены, зажатые строгими требованиями и бушующими гормонами. Вдобавок Аня (Софья Шидловская) — одна из воспитанниц и племянница Софьи — сирота, не разговаривающая после смерти родителей. И это вызывает у окружающих противоречивую, мягко говоря, реакцию: руководство задает странные вопросы («Почему она была голая в бане?»), сверстники подтравливают, аутсайдер Дима (Влад Прохоров) принимает доброжелательность за влюбленность, а Трофим и вовсе принуждает девочку-подростка к сексу. Брутальная, челюсть вперед, Софья, на самом деле мечтающая о ребенке, остро переживает семейный «разлад» и всячески пытается изгнать Аню из спорта и своего пространства, хотя взялась ее опекать.
«Наводнение» Замятина начинается тревожной строчкой: «Кругом Васильевского острова далеким морем лежал мир: там была война, потом революция». Эта рамка как будто и выключала повествование из «прямой реальности» начала XX века. У Твердовского таким вневременным батискафом служит спортивный центр, где заперты герои: кабинеты, номера, столовая да бескрайний бассейн, размытый паром, расфокусом и слегка блуждающим взглядом камеры Артема Емельянова («Теснота», «Выжившие», «Люся»). Стремления и сомнения, надежды и боль блуждают по впитавшим советский дух коридорам, прорываются в гуле реплик, которые окружают молчаливую Аню, как включенный кем-то на полную громкость радио-спектакль, отдаются эхом в грохоте дверей, тарелок на подносе, шагов по лестнице. Невозможно к прозе Замятина — насыщенной, образной, склеивающей внешний мир и внутренние переживания, — подобрать визуальный эквивалент (так называемый киноязык), но в фильме Твердовского художественные решения тоже подчеркивают, как мало порой говорят слова. Как ощущение мнет, видоизменяет окружающую реальность.
В «Наводнении» столько непроговоренного, что велик соблазн понять его превратно. Зацепиться за то, что представление о «женской доле» в редакции начала XX века выглядит, мягко говоря, дико в безвременье современном (sic!), хотя каких только примеров домашнего насилия и семейных драм не подкидывает нам реальность (почитайте, например, о деле сестер Хачатурян). Усомниться в доппинговой выходке Софьи, которая сталкивает психологическую абстракцию с реальной процедурой. Наконец, констатировать, что «Наводнение» — фильм-ковчег, собравший любимые приемы и темы режиссера: от жестокого неприятия российским обществом любой инаковости («Класс коррекции», «Зоология») и немоты как неизлечимой национальной трагедии («Конференция»); от бюрократической процедуры зачитывания документа («Подбросы») до повышающего напряжение лязга на лестнице (в «Конференции» ехала тележка с продуктами, в «Наводнении» — Софья несет поднос с пустыми тарелками).
К подобной поверке своим представлением о реальности толкают убедительные — не считая несколько многозначительных фраз — диалоги и документальная отстраненность камеры. Пускай Емельянов выбирает нестандартные ракурсы вроде одиноко «идущего» по коридору подноса, цветовая гамма и зарисовки из жизни пловцов создают эффект подглядывания за действительностью, что может породить противоречие с притчевым сюжетом. В конце концов, «Танцующая в темноте» (2000) Ларса фон Триера, с которой «Наводнение» неуловимо перекликается, была, во-первых, мюзиклом, во-вторых — происходила в вымышленной Америке датчанина, позволяя ему любые допущения. Да и провокация, кажется, подразумевает не молчание — а скорее, вскрик.
И тут небольшая картина Твердовского, описывающая, помимо прочего, как невыговоренное гнет самых стойких людей, мутит их рассудок, оказывается маленьким гимном момента. Предостережением, что запрет на слова и реальность, переживания и идентичность однажды прорвет плотину молчания. Наводнение, увы, не будет очищающим, а только увеличит количество несчастных. И в этом смысле можно повторить за Солженицыным: «Не выписываю всех поворотов психики — в таком малом объеме их много, много, и каждый верен».
«Наводнение» в прокате с 6 апреля.
