«Наполеон» Ридли Скотта — 160-минутная костюмная драма с Хоакином Фениксом и Ванессой Кирби — уже идет в международном прокате. Фильм, посвященный одной из самых известных и спорных исторических личностей, ожидаемо вызвал полярные оценки — и то ли еще будет, когда режиссер покажет четырехчасовую версию. Что же можно разглядеть в прокатной версии байопика, рассказывает Алексей Филиппов.
1793 год. Будущий император Франции, пока прозябающий в чине младшего лейтенанта, теснит от эшафота революционно настроенных зевак, собравшихся посмотреть на обезглавливание Марии-Антуанетты (Катрин Уокер). В спутавшихся волосах королевы застревают листья капусты; бывшие подданные, охочие до хлеба и зрелищ, пришли за «пирожными». Наполеон (Хоакин Феникс), в котором еще не разгорелось сполна пламя само- и властолюбия, запомнит этот момент. Его самого смерть настигнет при значительно меньшем количестве свидетелей.
Сцена на площади Людовика XV, тогда же получившей имя Революции, а через 40 лет — Согласия, служит прологом к «Наполеону» Ридли Скотта и носит такой же характер, как в фантасмагорическом «Графе» Пабло Ларраина. Там казнь Марии-Антуанетты отпечаталась в сознании вампира, который вскоре заявит о себе под именем Аугусто Пиночет. Родившийся на Корсике командир аретиллерийской батареи Наполеоне Буонапарте тоже скорректирует имя — и, хотя в фильме это не проговаривается, в подобном шаге легко заподозрить честолюбца.
Путь к успеху начнется практически в следующей сцене — со штурмом тулонского порта, откуда нужно выбить британский флот. В других баталиях — военных и политических — он также принимает тактически удачные решения, что шаг за шагом множит славу Бонапарта. Однако центральный бой — не столько с вечностью, сколько с перессудами и молвой — он, разумеется, проиграет. Ушлые газетчики будут раз за разом добираться до интимных переписок с Жозефиной (Ванесса Кирби), напоминая, что не только Наполеоны умеют заходить с тыла.
Именно безжалостному любопытству желтой прессы созвучны методы сценариста Дэвида Скарпа, написавшего «Все деньги мира» и «Гладиатора 2»: недаром ожидаемая и первая претензия к «Наполеону» — за пунктирность, недостоверность, обзор самых ярких событий и даже додумывание того, чего, вероятно, не было. И если для большинства костюмных драм это стало бы мало-мальской проблемой — или даже приговором, — то фильм Скотта во многом и посвящен эмоциональным качелям человека и эпох(и). От анекдотов до панегириков, от батальных триумфов до постельных неловкостей и семейных разборок.
Бонапарт здесь не монолитный образ, а воплощение флюидности, неизбежной несоразмерности человека моменту и амбициям. Каждая стычка в фильме жестока и неказиста, всякий торжественный церемониал отдает неловкостью домашнего видео, а «романтическая линия» полнится скорее болью, нежели оттенками мифа о большой любви. Хоакин Феникс, обладающий лицом с монеты и пластикой фигляра, как нельзя лучше аккумулирует эту галерею характеров, не позволяя трагикомичности упроститься до шаржа. Служака и (не)эффективный менеджер, прикроватный романтик и вечно отсутствующий муж-собственник, зычный оратор и еще одна гримаса в толпе, любитель поразмахивать лавровым венцом и пай-мальчик, которого мама ведет к юной любовнице, чтобы проверить императора на бесплодие.
Бесконечную паническую атаку Наполеона оттеняет стойкая Жозефина — просачившись в фильм балахоном из тюрьмы Карм, где её ждала казнь за родство с врагом революции. То, как она соглашается на золотой плен и компромиссы ради лучшей жизни (не только себя, но и двоих детей), подсвечивают неприкаянность Бонапарта, которого избегает даже мумия. Сцена у саркофага, когда завороженный Наполеон хочет взглянуть в глаза фараону, полна мрачной иронии: иссохшееся тело правителя прошлого как будто уклоняется от прикосновения будущего императора. Высшей же точки иконография фрустрирующего триумфа достигнет в Москве: отданная французу, она станет его лимбом, пустынной залой побед, которые ничто без фанфар и следующей битвы, требующей многотысячных жертв для болезного эго.
В каком-то смысле ридлискотовский Наполеон — это хомячок в колесе Сансары, чья жизнь пролетает перед глазами зрителей на манер передовиц газет, усмешек вечности, предсмертных воспоминаний. Там, где ему не удается перекрыть один неудобный инфоповод новым триумфом, Бонапарт тщетно пытается его присвоить, как тот московский пожар 1812-го. Симптоматично, что росчерк названия — многие насмешливо читают его по-русски как «Паровоз» — копирует автограф героя. Единственное, что по-настоящему принадлежит ему в мире аристократической бюрократии, ради которой он периодически мимикрирует под эталон француза. Есть, правда, еще мортира, чей фаллический силуэт сопровождает все успехи Наполеона со времен младших чинов, пока не отсыреет порох под Ватерлоо. Но это удар ниже пояса — похлеще эпизода с мумией и ящичком.
О верных пушках Наполеон, конечно, не вспомнит, когда будет бормотать на смертном одре, согласно апокрифу: «Франция, армия, Жозефина». Со всей троицей его связывают, по Скотту и Скарпу, нездоровые отношения, что-то на грани обожания и пугливого трепета — и в фильме заметно родство этих непроницаемых для Бонапарта стихий. Недаром самые благодарные слушатели низверженного императора — стайка юнг с неприятельского корабля, которых он поучает мудростям жизни, поглощая заграничный завтрак. Они-то ему еще поверят, а остальные — придумают своего Наполеона. Как Абель Ганс, Стэнли Кубрик, Сергей Бондарчук, Ридли Скотт — или любой, кто зайдет в кинозал. С ожиданиями или без.
