В повторный прокат вышел мультфильм «Ветер крепчает», последнее творение величайшего японского аниматора Хаяо Миядзаки. В отличие от всех предыдущих фильмов мастера, прозванного, кстати, японским Диснеем, «Ветер крепчает» — фильм из категории «не для всех». Длинный, безбрежный, неторопливый, созерцательный и слишком уж спокойный — он, будто гладь воды в безветреный день, не столько рассказывает об ином мире, сколько возвращает смотрящему изображение его собственных чувств, предлагает встречу с самим собой в спокойной тишине зрительского зала. Мол, вот вам два часа, вот тема — сидите, думайте, решайте…
Как тут не вспомнить любимое стихотворение закадычного друга-коллеги Хаяо Миядзаки — русского мультипликатора Юрия Норштейна:
«Стоим над водой — кошка, чинара и я.
Отражаемся в тихой воде — кошка, чинара и я.
Блеск воды бьет нам в лица — кошке, чинаре и мне»
В честь этого стихотворения Назыра Хикмета Норштейн назвал свой эпохальный фильм «Сказкой сказок». Как будто в рифму свое грандиозное творение о той же войне Миядзаки также обозначил поэтической строчкой: «Ветер крепчает» — цитата из небольшой поэмы Поля Валери «Кладбище у моря», герой которой также, как и кошка с чинарой, смотрит на воду пред лицом вечности.
Впрочем, не совсем так. Прежде чем превратиться в название фильма цитата «Ветер крепчает» озаглавила повесть Хори Тацуо, которая, в свою очередь, стала одним из литературных источников анимационного полотна. Собственно, из этого текста, написанного в середине 1930-х гг., перешла в фильм лирическая линия, история любви и болезни, сжигающей подругу главного героя.
Однако у Миядзаки и сама история болезни (неизбежно ассоциирующаяся также сразу с двумя немецкими писателями: Томасом Манном и Эрихом Ремарком), и цитата из Валери обретают несколько иное звучание. Если в повести о любви и непреодолимости смерти слова «Крепчает ветер!.. Значит, надо жить» — звучат как жизнеутверждающий гимн, то истории об авиаконструкторе, построившем смертоносные самолеты и не уберегшем свою любовь, вряд ли можно приписать такую однозначную трактовку. Уж скорее тут бы подошла иная строчка из того же стихотворения: «Сколь дорогая // за долгость мысли плата мне дана!», — которая тоже, впрочем, относилась бы скорее к самому Миядзаки, чем к его лирическому герою.
Главную «фишку» фильма растиражировали до скандальности. Ведь у Миядзаки герой Тори Хацуо обретает вторую ипостась, профессиональную, и становится по совместительству авиаконструктором Дзиро Хорикоси — автором самолетов-истребителей Mitsubishi A5M и Mitsubishi A6M Zero, сформировавших воздушную мощь Японии в середине Второй Мировой. «Зеро» (так называли пилоты новую модель «Мицубиси») показал себя сначала в Китае (1940), потом в Перл Харборе, и до 1942 имел техническое превосходство над самолётами союзников, наделав немало бед и, как утверждают источники, став чуть ли не самым знаменитым самолетом на Тихоокеанском театре военных действий.
В фильме, довольно подробно вдающемся в технические вопросы самолетостроения, о дальнейшей судьбе изобретения Хорикоси упомянуто лишь вскользь. Точно как вскользь говорится про Гитлера, войну, фашизм. И хотя среди прочего возникают в кадре сильные образы голодных детей, вкупе с ремарками «если отказаться от самолетов, можно было бы всех этих детей накормить», — политика вообще становится лишь ненавязчивым фоном, который — поди-пойми — то ли должен встраивать зрителя в контекст собственных знаний об истории этой страшной войны, то ли вообще не имеет для автора большого значения. Неудивительно, что после выхода «Ветра» японского мультипликатора обвиняли в отсутствии антивоенного пафоса и даже в нaцизме. «А я всего лишь не хотел лгать», — говорил Миядзаки-сан в интервью Антону Долину, — «Хори и Дзиро были счастливы в ту тревожную эпоху и вовсе не были пацифистами, что я и показал».
Ну да, в жестокой японской честности Миядзаки не откажешь. Вполне себе славный Хори/Дзиро любит жену, готов поделиться бисквитами с голодными детьми и грезит о железных птицах, которые летали бы быстрее немецких. И если воплощение его мечт приводит к массовым убийствам, так кто виноват? Он или люди, использовавшие величие человеческой мысли, красоту и науку ради истребления себе подобных? И если Хори/Дзиро дерзал наслаждаться жизнью и своей быстротечной любовью в годину тяжелых для всего мира испытаний, то могут ли бросить в него камень зрители, сидящие в уютном кинозале в то время, когда где-то тоже идет война и голодают дети?
Фильм не дает даже намека на ответы.
О Небо, вот я пред тобою ныне!
От праздности могучей, от гордыни
Себя отъемлю и передаю
Пространствам озарённым и открытым;
Скользящей хрупко по могильным плитам
Я приучаюсь видеть тень свою.
(пер. Евгения Витковского)
Пожалуй, именно в этом и состоит честность Миядзаки, который снимал, конечно, как и любой великий художник, не о каком-то конкретном человеке или какой-то конкретной эпохе. В конечном итоге «Ветер крепчает» — это скорее не реальная история, а фильм-притча о нашем мире, мире, в котором всегда идет война, в котором всегда голодают дети, в котором всегда благими намерениями устлана дорога в ад, и в котором каждый, несмотря на это, пытается жить, быть счастливым, осуществлять свои мечты… Такое вот невыразимо печальное послание от человека, приучившегося видеть свою тень. А, возможно, не такое уж и печальное. Ведь в конечном итоге, фильм Миядзаки — это поэма о жизни во всем ее противоречивом разнообразии. Наполненная и печалью, и ужасом, и разочарованием, она (жизнь) предстает тем не менее невыразимо прекрасной и неизменно желанной. «Крепчает ветер!.. Значит, надо жить».
«Ветер крепчает» в прокате с 15 июня.
